Написанные безвестными художниками картины в жанре народной живописи минхва выражали состояние души народа, который, несмотря на жизненные тяготы, никогда не терял позитивного настроя. Переживая своеобразный ренессанс, минхва и в наши дни продолжает делать людей счастливыми.
Bдалёком прошлом человечество тоже страдало от эпидемий, но тогда из-за недостатка научных знаний считали, что болезни — это проделки злых духов. Поэтому корейцы вешали на ворота изображение Чхоёна, сына Царя Дракона, чтобы отогнать Бога чумы Ёксина.
Этот обычай восходит ко временам правления короля Объединённой Силлы Хонгана (годы правления 875—886), которые были периодом мира и процветания на Корейском полуострове после того, как в VII веке Силла объединила три государства в одно. Согласно легенде, когда Хонгван ехал на отдых в Кэунпхо (сейчас Ульсан), небо среди бела дня внезапно заволокло тучами и опустился густой туман. Король посчитал это дурным предзнаменованием и позвал придворного астролога. Тот сказал: «Это дело рук Царя Дракона, поэтому его нужно задобрить». Тогда король пообещал, что построит храм в честь Царя Дракона, и тучи с туманом тут же развеялись.
Царь Дракон в качестве ответа послал своего сына Чхоёна. Король женил его и дал ему высокий пост. Но проблемой была красота жены Чхоёна — она была так прекрасна, что её возжелал Бог чумы. Однажды ночью, когда Чхоён вернулся домой, он обнаружил свою жену в постели с мужчиной, в которого превратился Бог чумы. Но вместо того, чтобы разгневаться, Чхоён запел: «Изначально она была моей, но раз её отобрали, что тут можно поделать?» Растроганный великодушием Чхоёна, Бог чумы сказал, что никогда не войдёт в ворота, на которых будет изображение Чхоёна.
4-створчатая ширма с пионами. XIX в. — начало XX в. Шёлк, тушь, краски. 272 × 122,5 см (каждая створка). Из собрания Национального дворцового музея Кореи.Пышные пионы издревле считались символом богатства и знатности. Будучи популярным мотивом в искусстве, пионы появлялись также на предметах мебели и на одежде. Ширмы с пионами обычно состояли из 4, 6 или 8 створок. Ими украшали дома, их также часто использовали во время свадеб.
Происхождение и символизм
В этой легенде примечательны два момента. Во-первых, изображения Чхоёна являются первыми документально подтверждёнными образцами минхва, хотя, вероятно, сама минхва восходит ещё к наскальным рисункам доисторических времён. Во-вторых, интересен способ, которым Чхоён избавляется от Бога чумы: выбрав вместо гнева пение и танец, Чхоён добивается своего, растрогав соперника великодушием.
В период Чосон (1392—1910 гг.) было принято вместе с портретом Чхоёна вешать картины с изображением дракона и тигра. В первый день лунного Нового года на одну створку ворот прикрепляли картину с драконом, а на другую створку — изображение тигра. Духов, которые вредят человеку, отгонял тигр, а духов, способных принести счастье и удачи, привлекал дракон. Таким образом, два изображения животных, выполняя разные функции, по сути, служили одной цели: поддержанию в семье спокойствия и счастья.
В XIX веке, когда наряду с развитием промышленности вырос спрос на минхва среди членов всех сословий Чосона, используемые в ней мотивы и способы выражения тоже стали разнообразнее и красочнее. Примечательно, что в этих картинах выражалось стремление к счастью. Указывая на эту особенность, профессор Киси Хумигацы из Университета Досиша предложил называть корейскую минхва «живописью счастья», или «хэнбоква».
Однако не только в минхва периода Чосон содержалась мольба о счастье. Народная живопись стран Восточной Азии иероглифического культурного пространства — Китая, Японии и Вьетнама — также служила для выражения стремления к счастью, процветанию и долгой жизни. Например, такие мотивы, как пион, цветок лотоса, дракон, феникс и летучая мышь, символизируют счастье, тогда как арбуз, гранат, виноград и семена лотоса означают рождение многих сыновей. Цветок «мэндырами» (петуший гребешок), хвост павлина, книга и карп отражают стремление к карьерным успехам, а бамбук, журавль, солнце, луна, черепаха, олень и «трава вечной молодости» — мечту о долголетии. Это отличает восточноазиатское народное изобразительное искусство от западной живописи, где помимо счастья и любви в качестве сюжетов присутствуют также страх, ужас и смерть.
Пион как символ знатности и богатства впервые используется в поэме «О любви к лотосу» неоконфуцианца Чжоу Дуньи периода Северной Сун. В своём сочинении он сравнивает пион со знатным вельможей, хризантему — с отшельником, а лотос — с благородным человеком. Однако в период Чосон этот символ был неприемлем. Почитаемый учёными мужами «сонби» Конфуций говорил: «Есть простую пищу, пить воду, спать, подложив руку под голову, — в этом тоже есть удовольствие. Богатство и знатность, полученные нечестно, для меня подобны облакам, плывущим по небу» («Лунь юй», глава VII «Шу Эр», пер. Л. С. Переломова). По этой причине конфуцианцы Чосона считали постыдным обсуждать мирское богатство и знатность.
Маска Чхоёна. Голову божества венчает убор, украшенный пионами, персиками и ветками персикового дерева. Изображение этой маски и облачения для «Танца Чхоёна» включено в 9-й том труда «Акхак квебом» («Основы науки о музыке»), изданного в 1493 г. Управлением музыки Чанагвон, бывшим в ведении Министерства дворцовых церемоний Чосона.
«Чхэккори». XIX в. Бумага, тушь, краски. 45,3 × 32,3 см. Из частной коллекции. Картины жанра «чхэккори» изобилуют предметами, приносящими удачу. Книги символизируют успешную карьеру, арбуз — пожелание иметь много сыновей, персик — долголетие, а цветок лотоса — счастье.
Конфуцианские добродетели
В XIX веке ситуация изменилась: изображения пионов вдруг обрели необычайную популярность. Ширмы с пионами ставили в домах, чтобы сделать жилище пристанищем счастья, и украшали ими банкетные залы. Возможно, опыт четырёх войн — от Имчжинской до нашествия маньчжуров — изменил мировосприятие «сонби», сделав его более реалистичным. У тех, кто до этого считал важным строгие добродетели конфуцианства и был сосредоточен на философских дискуссиях, открылись глаза на сиюминутные радости светской жизни. Общество Чосон присоединилось к «погоне за счастьем» немного позже других стран Восточной Азии, поэтому стало желать счастья более страстно.
Но минхва не могла быть полностью свободной в условиях конфуцианской идеологии. Люди хотели, чтобы произведения народной живописи принесли им счастье и удачу, но способы выражения формально должны были оставаться в русле конфуцианства. Типичным примером такой двойственности являются картины с иероглифами. Если в других странах Восточной Азии в моде были приносящие удачу картины с иероглифами, означающими счастье, карьеру и долголетие, то в Корее по-прежнему считали важными восемь конфуцианских добродетелей — сыновью почтительность, братскую любовь, преданность, благонадёжность, вежливость, справедливость, честность, смирение – и изображали на картинах соответствующие иероглифы.
С течением времени конфуцианские идеалы отходили на второй план, а на смену обычной каллиграфии пришли изображения цветов и птиц, которыми стали заменять или украшать отдельные черты иероглифов. В результате возникло странное явление, когда создавались картины, которые внешне оставались в рамках привычной идеологии, но на самом деле содержали символы мирских устремлений к счастью. Как следствие, картины с конфуцианскими иероглифическими максимами приобрели своеобразное значение, скорее высвобождая, чем подавляя, желание счастья, при внешнем соблюдении традиционной формы.
В XIX веке, когда наряду с развитием промышленности вырос спрос на минхва среди членов всех сословий Чосона, используемые в ней мотивы и способы выражения тоже стали разнообразнее и красочнее.
«Дракон и тигр» (фрагмент). XIX в. Бумага, тушь, краски. 98,5 × 59 см (каждая из двух картин). Из частной коллекции. На фото фрагмент диптиха, на другой части которого изображён тигр. Тигр в народе считался животным, отгоняющим злых духов, а в буддизме — защитником дхармы, поэтому он был популярным сюжетом художественных росписей в храмах. Здесь дракон и тигр изображены скорее в юмористическом ключе.
Жизнерадостные эмоции
Корейская народная живопись минхва, выражавшая мольбу о счастье при помощи радостных эмоций, отличалась яркими цветами и юмором. При этом не только символизм, заложенный в картинах, но и сами по себе красочные, лёгкие образы делали счастливыми тех, кто на них смотрел.
Во второй половине XIX века Чосон оказался перед лицом сложных экономических и политических перемен. По мере того, как западные державы, такие как Россия, США, Англия Франция, заглядывались на Корейский полуостров, страна продолжала идти к гибели и в итоге была аннексирована Японией. Но даже в тот период в картинах минхва не было мрачности. Напротив, они излучали жизнерадостность и не давали унывать. В них чувствовалось, что люди того времени были твёрдо намерены преодолеть все тяготы благодаря позитивному настрою. Это были «светлые картины в мрачные исторические времена».
Удивительно, что в последнее время минхва периода Чосон снова в моде на волне популярности стиля ретро. Рисование минхва, начавшееся как хобби домохозяек, теперь становится полноценным жанром современного искусства. С резким ростом художников этого жанра и развития современной минхва народная живопись переживает второй золотой век.
И главная причина этого бума, наверное, в восприятии минхва как картин, приносящих счастье. Конечно, это берёт начало в шаманистстких верованиях, но светлые, жизнерадостные картины сами по себе излучают здоровую энергию, которая передаётся зрителю. Всегда служить источником позитива — это самая прекрасная добродетель минхва.
Страсть архитектора к минхва
Рассуждая о минхва, нельзя не упомянуть о Чо Чжаёне (1926—2000). Известный также как «мистер Тигр», он первым стал серьёзно коллекционировать корейскую народную живопись минхва, изучать её и рассказывать о ней миру.
Чон Бёнмо профессор отделения культурного наследия Университета Кёнчжу
Образование и послужной список г-на Чо никак не располагали к внезапному интересу к народной живописи. В 1947 году он отправился в США, где изучал строительство в Университете Вандербильта, а потом получил степень магистра по архитектурному проектированию в Гарварде.
Вернувшись в 1954 году на родину, г-н Чо участвовал во многих архитектурно-строительных проектах восстановления страны из руин. В этот период его внимание привлекло культурное наследие.
Во время посещения храма Помо-са архитектор был поражён конструкцией традиционных ворот Ильчжу-мун: четыре стоящих в ряд каменных столба надёжно держали тяжёлую крышу. Это пробудило интерес, который вылился в поездки по стране с целью изучения других образцов традиционной корейской архитектуры, а также в страсть к коллекционированию черепицы, украшающей крыши традиционных построек.
В 1967 году в одной лавке на Инсадоне г-н Чо купил форму для выдавливания узоров на «ттоке». Она была завёрнута в бумагу с изображением сороки и тигра, и эта картинка изменила его судьбу. Очарованный этим образцом минхва под названием «Сорока и тигр», г-н Чо начал изучать народную живопись. Он был поражён тем, что картина выглядела настолько современной, что вызывала ассоциации с творчеством Пикассо, но хищный тигр выглядел на ней каким-то родным и даже глуповатым. В наши дни эта картина стала классическим образцом корейской минхва и даже прообразом тигрёнка Ходори, одного из талисманов Сеульской Олимпиады 1988 года. Благодаря ей г-н Чо заинтересовался тигром как одним из четырёх духов-хранителей, а также связью минхва с народными верованиями.
Следующим произведением, поразившим г-на Чо, были «Горы Кымган-сан». В нём он открыл для себя картину мира, свойственную корейской нации, а также самобытность корейской живописи. По его мнению, на картине, где вместо реалистичного пейзажа было изображено 12 тысяч горных пиков, словно стремящихся пронзить небо, был запечатлён момент сотворения мира. В этой картине г-н Чо увидел дух минхва и анимизм.
«Сорока и тигр». Конец XIX в. Бумага, тушь, краски. 91,5 × 54,5 см. Из собрания художественного музея «Лиум» компании «Самсунг». Та самая картина, увидев которую Чо Чжаён влюбился в народную живопись минхва. Этот тигр стал прообразом тигрёнка Ходори, одного из талисманов Сеульской Олимпиады 1988 г.
8-створчатая ширма с изображениями гор Кымган-сан (фрагмент). Год неизвестен. Бумага, тушь, краски. 59,3 × 33,4 см (каждая створка). Из собрания Национального этнографического музея. На этой створке изображён Курён-пхокпхо, т.е. «Водопад Девяти Драконов». Изображение гор Кымган-сан в народной живописи, как можно видеть на этой ширме, отражает уникальный стиль пейзажей «реального вида» («чингён сансухва») придворного художника Чон Сона (1676—1759).
Живопись для практических целей
Впоследствии г-н Чо посвятил себя популяризации минхва, её красоты и ценности как в стране, так и за рубежом, проведя 17 выставок народной живописи в Корее и 12 за её пределами. Среди них особенного внимания заслуживают лекции и выставки г-на Чо в США и Японии. «Сокровища с гор Кымган-сан» (1976 г., Центр «Восток-Запад» Гавайского университета), «Дух тигра: народное искусство Кореи» (1980 г., Музей Бёрка, Сиэтл), «Глаз тигра» (1980 г., Международный музей Мингей, Сан-Диего), «Голубой дракон и белый тигр» (1981 г., Оклендский музей Калифорнии), «Хранители счастья» (1982 г., Музей ремёсел и народного искусства, Лос-Анжелес) — по названиям выставок видно, какие аспекты корейской народной живописи г-н Чо хотел осветить для зарубежной аудитории. Он также выпускал каталоги к выставкам на английском, японском и корейском языках.
Г-н Чо рассматривал минхва в широком смысле — как искусство, связанное с сущностью человека как части природы, а не социального конструкта. В то же время он относил к минхва дворцовую живопись, служившую практическим целям украшения дворцов или документирования ритуалов, и даже религиозную живопись, в частности буддийскую и шаманистскую. Посредством расширения понятия минхва г-н Чо старался установить и повысить её статус.
Как следствие, его понимание минхва отличалось от определения народной живописи, предложенной Янаги Мунэёси, японским искусствоведом и основателем движения мингей, и от «искусства народа» Уильяма Морриса, идейного вдохновителя движения «Искусства и ремёсла» в Англии. Его концепция также вступала в противоречие с мнением корейских историков искусства, которые рассматривали минхва и дворцовую живопись как две разные категории.
Г-н Чо Чжаён, изучавший строительное дело в США, был архитектором, создавшим выдающиеся строения, но, влюбившись однажды в минхва, он посвятил всю оставшуюся жизнь изучению сути и истоков корейской народной живописи. © Park Bo-ha
Верование в Самсин
Интерес и любовь г-на Чо к минхва привели его к глубоким размышлениям о духе народной живописи. Через минхва он изучал истоки корейского изобразительного искусства и пытался найти основу духовного мира корейцев, являющуюся одновременно фундаментом их культуры. В ходе своих исканий г-н Чо пришёл к выводу, что эта основа — шаманистское верование в Самсин, тройственную богиню, покровительствующую деторождению. О своём путешествии в поисках корней корейской культуры он оставил следующие строки:
«Когда я блуждал в поисках токкэби (корейский аналог чёрта), тигра, духов гор и черепахи, передо моими глазами, пусть размыто, стала проступать культура моих родителей. Иначе говоря, я нашёл матрицу культуры своей нации в том, что я назвал бы «минмунхва», или народная культура. <…> Я собрал в одном месте всё, что произошло в процессе этих поисков — бесконечные поездки по старинным местам, собирание материалов, учреждение музеев, продвижение за границей и наконец основание храма Самсин-са и начало движения за сохранение потерянной культуры наших деревень». (Чо Чжаён, «В поисках матрицы корейской культуры». Ahn Graphics, 2000.)
В 2000 году он осуществил свою давнюю мечту — в парке ЭКСПО в Тэчжоне он открыл «Выставку короля токкэби, дракона и тигра для детей». Но во время выставки у г-н Чо обострилась болезнь сердца, и он скончался в окружении своих любимых картин минхва. В 2013 году в память о нём было основано Мемориальное общество Чо Чжаёна. А с 2014 года Музей «Кахве» ежегодно проводит в арт-центре «Инса» (Сеул) Культурный фестиваль Тэгаль. Благодаря наследию Чо Чжаёна память о нём как человеке, который посвятил свою жизнь поискам истоков корейской культуры через изучение минхва и прилагал усилия для популяризации и глобализации народной живописи, будет жить долго.
Чон Бёнмопрофессор отделения культурного наследия Университета Кёнчжу
한국국제교류재단
